В.Сурков: Сразу хотел бы сказать, что лекции не будет. Я не считаю возможным чему-то учить присутствующих здесь, но готов ответить на вопросы.

Здесь была кратко описана моя биография последних лет. Я действительно работал с самых первых дней реформ в России в частном бизнесе, в том числе в довольно крупных компаниях, и затем какое-то время работал на российском телевидении, на главном канале. После этого я работал в Администрации Президента 11 лет, занимался вопросами развития внутренней политики, избирательной системы, отношений религиозных конфессий, региональной политикой. И с 2012 года я работаю в Правительстве, где курирую вопросы государственной службы и инновационного развития, а также современной культуры.

Если вам интересно о чём-то меня спросить, я готов отвечать на любые вопросы. Я думаю, такой диалог будет гораздо интереснее, чем лекция, поскольку я до конца не представляю, что именно вас интересует.

Если вы сейчас мне дадите тему, я могу и лекцию вам прочитать, но думаю, что будет лучше всё-таки поговорить в режиме живого диалога.

Я буду пользоваться наушниками, мой английский недостаточно хорош, чтобы понимать вас сразу. Я буду говорить по-русски, я за это не извиняюсь, потому что я русский.

Я готов к разговору, пожалуйста.

Модератор: Я предлагаю задавать вопросы, связанные с любыми аспектами работы в России. Предлагаю задавать сразу два или три вопроса. Но если Вы (обращаясь к В.Суркову) захотите прерваться и ответить на какой-то вопрос целиком, пожалуйста.

Вопрос: В Вашей биографии упоминалось, что Вы являетесь членом попечительского совета фонда «Сколково», и, когда проект только начинался, Вы написали большую статью в газете «Ведомости», описывая связанные с этим планы ‒ планы объединить людей и, возможно, сотворить чудо в области инноваций в «Сколково». Я не уверен, произошло ли чудо, но, конечно же, Вы знаете, что недавно в «Сколково» задержали представителя компании Intel и забрали у него паспорт. Затем он быстро покинул Россию. Конечно же, Вам также известно, что в отношении «Сколково» проводилось расследование на предмет передачи 750 тыс. долларов США из средств «Сколково» за лекции Ильи Пономарёва. Поэтому я хотел спросить, какой прогресс достигнут в реализации проекта? И, в частности, произошла ситуация с передачей фондом большой суммы денег по причинам, выдвинутым правоохранительными органами, и в этой ситуации офицеры полиции принимают решение, основанное на имеющихся у них данных, что сумма, уплаченная фондом, является или не является надлежащей…

Модератор: В чём заключается ваш вопрос?

Вопрос: Мой вопрос заключается в следующем: является ли институциональная структура благоприятствующей для инноваций или же требуются какие-либо изменения?

Вопрос: У меня тоже есть вопрос по «Сколково». Не думаете ли Вы, что в результате развития «Сколково» и схожих проектов произойдёт утечка из Академии наук – я подразумеваю достижения не только в финансовой области, но и в административной, и человеческого капитала.

Вопрос: Во-первых, я бы хотела воспользоваться возможностью и поздравить Вас с праздником 1 Мая, который отмечается в России и который является особенным днём для России.

Вопрос следующий. Сегодня огромное количество дискуссий о развитии России посвящены инвестированию в Россию, способам заставить иностранных инвесторов вкладывать деньги в российскую экономику, и я хотела задать Вам вопрос не просто как вице-премьеру, а как человеку, который ввёл термин «суверенная демократия» в российскую политику. Считаете ли Вы, что существует потенциальная угроза того, что привлечение иностранных инвестиций в экономику России может привести к нарушению суверенитета России, потому что иностранные инвесторы или в целом западные страны смогут использовать свои позиции, чтобы повлиять на внутреннюю или иностранную политику в России при обеспечении инвестиций?

В.Сурков: Очень большие вопросы, так что лекцию мне всё-таки придётся прочитать, потому что на них очень быстро сложно ответить. И я в прямой последовательности буду отвечать, как и задавались вопросы.

По поводу ситуации в «Сколково». Всё-таки, думаю, я для начала расскажу, что такое «Сколково», потому что не уверен, что все это знают. Действительно, несколько лет назад, в том числе и мной, при моём активном содействии, была выдвинута идея о создании в России инновационного центра «Сколково». Собственно говоря, это не какое-то невиданное новаторство, это довольно типичный для современной инновационной политики проект, это попытка создать инновационную экосистему в одном месте ‒ достаточно концентрированную, достаточно высокой плотности. Потому что считается ‒ и практика это показывает, ‒ что там, где вместе, близко друг к другу собираются учёные, студенты, бизнесмены, заинтересованные, естественно, и в какой-то степени государство (в той или иной степени, это уже зависит от конкретной страны), происходит «цепная реакция»: создаются новые идеи, они превращаются в новые товары, коммерциализируются, возникают новые рынки, новые товары, новые услуги.

Собственно говоря, часто приводят в пример Кремниевую долину, где в одном месте собрано как раз всё то, о чём я здесь говорил. Там это был органичный процесс. Многие страны делают это заново, строят такие объекты на новых местах. Это нормально и естественно, и это делалось в США. Сегодня, например, здесь, в Лондоне, мы были в инновационном биомедицинском центре при Университете Королевы Марии. Это огромный центр: там тоже собраны вместе и биомедицина, и клиника огромная, и учёные, и университет, и крупные компании, и всё это функционирует в том числе при поддержке государства. Строился этот центр с помощью государства. Ничего существенно нового в этом нет.

Чудо сейчас не в том, чтобы воспроизвести эту классическую модель создания большого технопарка. Чудо в том, получится это или нет, потому что, как я говорил, можно собрать всё это вместе, но жизнь в нём не начнётся.

Мы вознамерились в России тоже построить инновационный центр, построить его в чистом поле, с нуля, и сделать это так же, как это делают сегодня и Китай, и Сингапур, и Бразилия, и Индия, и даже Арабские Эмираты и многие другие страны. Повторяю, ничего невиданного, ничего такого экзотического в этой идее нет. Строить такие центры сегодня так же обычно, как строить школы и больницы, и это, я подчёркиваю, соответствует мировому тренду.

У нас замысел одного такого центра был продиктован тем, чтобы как раз довольно разрозненные, раздробленные интеллектуальные силы, но которые всё-таки есть, сконцентрировать в одном месте. Что-то взять в Академии наук (об этом я ещё скажу), взять лучших ‒ из университетов взять лучших, из провинциальных городов взять лучших, ‒ собрать вместе, чтобы получить тот самый эффект от критической массы интеллекта на единицу площади. Естественно, привлечь туда и мировые компании. И построить для этого новый город с новой архитектурой, потому что архитектура тоже имеет значение. Главное, что должно образоваться в «Сколково», – это новая среда и атмосфера коллективного творчества, где люди смогут по горизонтали находить друг друга и общаться между собой, экспериментировать и находить бизнес-решения для новых идей.

Поэтому важно строительство нового центра. Он не такой большой, как иногда это кажется. Мы планируем, что в нём будет жить и работать от 6 тыс. до 10 тыс. человек – это немного. В Китае есть такие центры, где работают сотни тысяч людей, даже около миллиона (я в таких был в Китае), поэтому 6–10 тыс. человек – это совсем немного.

Кроме того, в Советском Союзе был большой опыт создания наукоградов. Они создавались и при Сталине, и при Хрущёве, и при Брежневе – во все эпохи создавались «научные города». Именно новые: они строились заново в лесу, в поле, рядом с большим городом. Это в том числе очень известные в мире научные центры, такие как Дубна, Саров и так далее.

Что же здесь экзотического? Ничего нового! Россия строила наукограды, строила их, повторяю, на пустом месте. Здесь тоже нет ничего удивительного и необычного. Тем не менее, конечно, эта идея при всей её очевидности (ясно, что она нужна) с самого начала встретила и скепсис, и у неё сразу появились оппоненты. У неё появились и сторонники и оппоненты. Что говорят оппоненты: «Зачем тратить так много денег на строительство нового университета, нового технопарка, нового города?» (На самом деле небольшого города, где будет совершенно особая атмосфера). «Почему все эти деньги не раздать существующим университетам или просто бедным людям, не построить новые дороги или куда-нибудь ещё их потратить, но только не сюда?»

Другие люди говорили: «Зачем этот проект делать открытым?» (А он именно открытый, в нём участвуют крупнейшие мировые компании, и партнёром по созданию университета в «Сколково» является Массачусетский институт технологий ‒ MIT). Есть такие силы в России, которые говорят: «Это неправильно, зачем там иностранцы, мы наши научные достижения не отдадим бесплатно зарубежным компаниям, это нехорошо».

Тем не менее проект на сегодняшнем этапе реализуется два года ‒ два года, замечу, ‒ и для такого проекта это очень мало. Напомню, что научно-исследовательский грант обычно выдают года на три, чтобы получить хоть какой-то результат, в том числе, может быть, и отрицательный. Здесь всего два года. Мы строим, финансирование выделяется, стройка идёт своим чередом, в 2014 году мы введём первую очередь этого городка, в 2015 году, надеюсь, введём всё остальное. Университет и ряд объектов инфраструктуры строятся за счёт государства. Жильё, которое там тоже должно быть, естественно, строится частными компаниями.

На сегодняшний день мы уже активно финансируем исследования и разработки. И всех, кто интересуется инновациями, я приглашаю, потому что там довольно выгодные условия: мы предлагаем половину затрат компаний на исследования финансировать за счёт государства на безвозвратной основе. Они дарятся таким компаниям, чтобы просто поощрить их к исследованиям, потому что в России экономика не инновационная, а сырьевая. У нас есть два вида крупного бизнеса: первый – экспорт сырья, второй – импорт готовых товаров. У нас только на этих двух направлениях делаются большие деньги, у нас не сделано больших денег на изобретениях. У нас нет Стива Джобса, у нас нет «Кодака», у нас нет людей, которые что-то изобрели и из этого изобретения создали новый рынок, создали новые деньги и большие состояния.

Мы хотели бы эту тенденцию переломить, нам нужна хотя бы одна история успеха, нам нужен хотя бы один русский миллиардер, который заработал на изобретении, а не на том, что взял сырьё – лес, нефть, руду – и продал. Или на том, что завёз английские кеды и продал их нашим потребителям. Это тоже неплохо: кеды надо продавать, но надо ещё быть и интеллектуально богатыми.

Для того чтобы это происходило, мы уже начали заранее финансировать такие работы. Если половину денег мы даём компании, то мы просим всего лишь три вещи. Первое ‒ чтобы разрабатываемая технология была действительно новаторской, действительно инновационной, чтобы она не повторяла другие идеи, иначе эти деньги будут потрачены впустую. Второе ‒ чтобы обязательно был иностранный участник. Мы на этом настаиваем, потому что считаем, что развиваться Россия может только смешивая свою культуру с культурой передовых экономик. Мы считаем, что только открытая экономика способна к инновационному развитию, и поэтому жёстким критерием получения финансирования в «Сколково» является наличие иностранных специалистов в проекте. Нам очень важно набираться компетенций, которых у нас в России просто не существует. У нас мало учёных, которые умеют коммерциализировать свои разработки, у нас нет менеджеров науки. Их нет или их очень мало, настолько мало, что они не влияют на экономику. Чтобы это появлялось, недостаточно просто прочитать книгу ‒ надо создавать международные коллективы. Люди обучаются только вместе, я не верю в виртуальное творчество, не верю, когда нам говорят: «Сейчас же есть интернет, зачем учёным собираться вместе? Это дорого. Давайте один будет сидеть в Китае, другой ‒ в Сан-Франциско и решать научные задачи». Это пропагандируют люди, которые сами собрались большой кучей в Калифорнии. Они сидят там вместе, а всех учат, что надо всем разойтись и творить врозь. Это не так, это доказано. Поэтому «Сколково» нам, конечно, нужно. И третий аспект – это сотрудничество с российскими университетами. Это обязательно, потому что мы считаем, что университеты, студенты, аспиранты должны активно вовлекаться в исследовательскую работу – это тоже в России пока находится на старте.

Так вот, компании уже получают деньги, уже порядка 8 млрд рублей за эти полтора-два года выделили на исследовательские работы. У нас там работают сегодня и английские компании в том числе, и крупнейшие мировые. В правление «Сколково» входит Эрик Шмидт из Google, входит президент Siemens. У нас ключевые партнёры в «Сколково» – это и Honeywell, и Nokia, и другие ведущие мировые компании, и, конечно, крупнейшие российские. Они серьёзно воспринимают этот проект и являются его энтузиастами. Например, такие люди, как Чемберс (представитель американской компании Cisco) – можно сказать, активист и пропагандист «Сколково». Для нас это очень важно. Люди верят в этот проект. И сегодня у нас во главе научного совета «Сколково» ‒ Корнберг, выдающийся нобелевский лауреат, и наш Жорес Алфёров, единственный нобелевский лауреат в России, ‒ тоже сопредседатель этого совета.

8 млрд рублей – это примерно 160 млн фунтов. Это довольно много денег для исследовательской сферы. Что касается финансовой чистоты ‒ вы знаете: везде, где есть бюджетные расходы, где деньги тратит государство и не только государство, везде, где тратят большие деньги, возможны злоупотребления. Они возможны.

Полагаю, что «Сколково» является одним из самых чистых проектов с точки зрения возможных злоупотреблений по одной простой причине: руководит проектом «Сколково» Виктор Вексельберг – один из богатейших людей России. Когда я искал менеджера, который возглавит это всё, мне показалось, что это должен быть уже состоявшийся крупный бизнесмен, у которого так много денег, что он уже хочет чего-то другого. Который достаточно заработал, которому уже довольно много лет, который думает уже о своей миссии: а что будет написано потом о нём? И мне было важно, чтобы он был довольно богат, чтобы он не воровал. И мы такого человека нашли ‒ это Виктор Вексельберг. Вы знаете, это человек, который недавно получил несколько миллиардов долларов за продажу своей доли в ТНК-ВР. Мне сложно представить, что он будет воровать какие-то сотни тысяч долларов, о которых вы сейчас говорили, сложно. Точно нет, ему не надо! Я тоже не самый бедный человек, я работал до этого в бизнесе 10 лет и, если надо, ещё поработаю. Я был успешным в бизнесе, в своей сфере я был одним из самых успешных в рекламе, в public relations и GR (government relations). Это факты, вы можете посмотреть, это всё написано. Это было до моего прихода в Администрацию Президента. Я уже тогда был успешен, был одним из лидеров в своей отрасли, и мне мараться обо всё это тоже не надо.

В России говорят, что рыба гниёт с головы. Так вот у нас голова не гнилая, а стало быть, и ниже всё чище гораздо, чем во многих других российских проектах. Гарантирует это на сто процентов, что кто-то что-то по дороге не украл? Нет, конечно. А что, в крупных корпорациях, знаменитейших, великих корпорациях не было воровства? Было, много раз! Я могу назвать, об этом писали все газеты мира. И менеджеров брали, сажали. Это крупнейшие транснациональные компании. Ну и что? Эти компании существуют, их никто не закрыл, у них есть партнёры. В банках, которые попались на этих делах, люди до сих пор хранят деньги, и вы в том числе. Что случилось? Если какая-то свинья испортила вам репутацию, это не значит, что всё ваше дело надо умножить на ноль, правда ведь? Надо просто выгнать эту свинью и работать дальше.

Что касается текущей ситуации в «Сколково»: нет ни одного факта доказанного мошенничества. Есть предположения Следственного комитета России, что вот эти два факта по относительно небольшим суммам, кстати говоря, не сопоставимым с затратами «Сколково», может быть, являются преступлением, а может быть, и не являются. Надо дойти до суда и понять в суде, преступление это или не преступление? Энергия, с которой Следственный комитет публикует свои предположения, вызывает у обычных людей ощущение, что там преступление. Это просто стиль Следственного комитета, это их энергичный стиль. Пусть доказывают, что эти люди в чём-то виноваты, и мы ещё посмотрим, докажут они или нет, при всём к ним уважении. Для «Сколково» это очень опасная тенденция. «Сколково» является сверхчувствительным проектом к репутационному ущербу. И, конечно, на мой взгляд, так громко говорить о возможных нарушениях до решения суда, может быть, неправильно. То есть говорить, конечно, надо, только вот вопрос в громкости: можно очень громко об этом говорить, а можно не очень.

Если Правительство бережно относится к таким проектам, которые только начинаются… Ему два года всего, для человека это очень мало, а для нового университета это ничто, для нового инновационного центра это ноль просто. И когда вокруг этого очень хрупкого образования начинается артиллерийская пальба, конечно, мы можем потерпеть, как военные говорят, неприемлемый ущерб, потому что всегда найдётся кто-то, кто сделает из этого ещё и политическую историю, о чём вы в том числе, видимо, хотели спросить. Любой вопрос можно к политике привязать, к любому вполне нормальному разбирательству, любой проверке, которая является абсолютно нормальной. Если тратятся бюджетные средства, они должны проверяться. Если там есть злоупотребление, оно должно быть немедленно ликвидировано и люди должны быть наказаны, но вопрос только в том, доказано ли то, что там случилось, и в стиле отношения к таким проектам. Я думаю, что, конечно, определённое щадящее отношение, определённая деликатность в отношении к таким проектам должны соблюдаться, потому что если к этому проекту отношение будет грубым и слишком жёстким, то он будет под угрозой, конечно. Это совершенно очевидно, потому что такие вопросы уже задают и партнёры, и журналисты, и все-все-все. Я подчёркиваю, я абсолютно уверен, что все должны быть равны перед законом: инноваторы, не инноваторы – все. Но выводы надо делать по окончании разбирательств, и интерпретации, в том числе в средствах массовой информации, должны носить объективный характер.

При этом я абсолютно уверен, что проект «Сколково» и его идеология будут жить, будут развиваться. Этот проект абсолютно необходим России, я в этом абсолютно уверен. В него уже интегрировано много людей, им занимается много людей, и я очень рассчитываю, что этот проект будет завершён благополучно в течение тех сроков, которые я называл в своём интервью. Я говорил тогда, что первых серьёзных результатов от такого проекта можно ждать через 10–15 лет. Это тоже должны понимать все, кто занимается в государстве такой работой. Ни один университет не может дать результат быстро, ни одна научная школа не возникает в готовом виде. Мы это понимаем с вами, поэтому думаю, что и в этом направлении будут даны правильные оценки и проект будет сохранён для будущего, проект будет готов жить столько, чтобы он дал результат, в который я абсолютно верю.

Что касается вопросов, не заберёт ли «Сколково» кадры у Академии наук. Заберёт, какую-то часть кадров заберёт. Академия наук работает со «Сколково», у ряда академических институтов соглашения со «Сколково». Мы просто называем это не «забрать», мы называем это интеграцией. Это же вопрос оценки. У «Сколково» уже есть совместные проекты с академическими институтами, и я очень поддерживаю Академию наук и всячески поощряю сотрудничество фонда «Сколково» с Академией наук. Естественно, учёные из академии будут работать в «Сколково», но и из «Сколково» талантливые люди будут перемещаться в академию, если этого потребует та или иная научная или технологическая задача.

Что касается иностранных инвестиций и суверенитета. Вы вспомнили мою любимую теорию суверенной демократии. Она как раз в том и заключалась, чтобы научиться, во-первых, суверенитет понимать в современном смысле слова, а не как изоляцию – это разные вещи. Кстати, термин «суверенная демократия» западный, он употреблялся крупными и американскими, и европейскими политиками, мы его не сами придумали. И мы как раз, внедряя его в России (и я помню дискуссию), пытались доказать, что можно оставаться суверенной страной, будучи при этом страной открытой. Что просто инструменты суверенитета открытой страны, инструменты сохранения суверенитета, несколько отличаются от инструментов защиты суверенитета страны закрытой.

Для нас как для страны, которая проходит период трансформации и ещё не до конца его прошла, это важно. Я не думаю, что это очень важно для английской демократии: здесь всё давно понятно и никакой дискуссии это не вызывает. Но в стране, которая ещё каких-нибудь тридцать лет назад была абсолютно закрытой и понимала суверенитет фактически как изоляцию, было важно разъяснить, что возможен другой суверенитет, что можно сохранять идентичность по-другому, другими способами. И как раз была задача доказать, что иностранные инвестиции не опасны для суверенитета России, а, наоборот, полезны. Другое дело, что в России, конечно, есть стратегические отрасли, куда она либо вообще не пускает иностранцев (очень мало таких отраслей), либо есть такая правительственная комиссия (я туда вхожу), где мы принимаем правительственное решение о допуске тех или иных иностранных инвестиций. Это такие чувствительные вещи, как атомная энергия, медицина (в части, например, прививок). Мы недавно отказали одной из американских компаний в покупке нашего предприятия, поскольку сочли это несколько преждевременным. Но это уже очень узкий сектор, и такие комиссии есть в любой стране мира. Вы можете посмотреть (я не буду про Британию что-то говорить) практику США. Там очень много отказов, и по ряду отраслей президент может принимать единоличное решение своей властью, не коллегиально. Он говорит: «Такой-то стране американский порт продан не будет». «Почему?» «Потому». Ничего не объясняется. «Нам кажется, что это лучше не продавать и всё». Это нормально, но, конечно, таких отраслей должно быть мало. Это те отрасли, которые страна действительно считает для себя жизненно важными и где она опасается получить ущерб. А большая часть отраслей и секторов экономики, конечно, должна быть максимально открытой, это очевидно.

Вопрос (как переведено): Больше двух лет назад Вы упомянули, что лучшая часть российского общества, или, вернее, наиболее продуктивная его часть, требует уважения к себе. Я думаю, что именно эта часть российского общества определит успех российских инноваций. Что за это время было сделано Правительством страны для решения этой проблемы и в отношении этой самой наиболее продуктивной части общества?

В.Сурков: Спасибо. На самом деле то, что мы с вами обсуждаем, в том числе и «Сколково», – это тоже забота об этой части общества. В целом инновации – это укрепление или создание заново институтов, в которых сможет себя проявить самая продуктивная часть общества, продуктивное меньшинство (если так вообще можно и корректно говорить).

Поэтому у нас предприняты определённые шаги по открытости Правительства. Мы подготовили массу документов и регламентов, в соответствии с которыми практически ни одно правительственное решение не может быть выпущено без предварительного обсуждения с экспертным сообществом. Просто мы это обязаны делать. У нас, например, в Правительстве нельзя принять некоторые документы, если к ним не прилагается подтверждение, что это всё обсуждено с теми людьми, кому это интересно с нами обсуждать. Это касается и крупных актов, и самых рядовых. Я думаю, что этого достаточно на сегодня, чтобы вовлечь в диалог ту часть общества, которой есть что сказать.

Вопрос: Добрый день. Россия такая большая страна, и отдалённые регионы часто не участвуют в успехе Московского региона. Как Вы считаете, «Сколково» и другие инновационные проекты повлияют на отдалённые регионы?

В.Сурков: Хорошо повлияют на определённые регионы. Я думаю, что все проекты, которые приносят новые возможности нашей стране, хорошо влияют на все регионы. В каких-то регионах есть сырьё, в каких-то есть инфраструктурные услуги, в каких-то есть интеллектуальные услуги. Регионы разные в России, и каждый из них вносит свой вклад в обогащение других регионов. Я не вижу проблемы в том, чтобы Московский регион, где находится «Сколково», так же бурно развивался. Это инвестиционно привлекательный регион. Москва расширяется. Возникает огромная городская агломерация. И не вижу здесь никакого ущерба для наших территорий (если вы на это намекаете), потому что чем богаче, например, Москва, тем богаче страна.

Вопрос (как переведено): Агентство «Рейтер». Сторонники Владимира Путина говорят, что он принёс стране стабильность. Однако его оппоненты заявляют, что он привёл страну к застою. Что Вы скажете тем, кто заявляет, что Путин слишком долго находится у власти? И могли бы Вы сказать, какой политический риск является наибольшим для развития страны?

В.Сурков: Что я могу сказать оппонентам Путина? Дискуссия, сколько сроков надо быть у власти, мне кажется, довольно пустая, такая немножко надуманная, на мой взгляд. Путин у власти третий срок. Блэр (Т.Блэр, премьер-министр Великобритании с 1997 по 2007 год), если мне не изменяет память, трижды избирался. Ангела Меркель (федеральный канцлер Германии) сейчас, судя по всему, в третий раз станет канцлером Германии, и эти вопросы никому не задают. Я когда-то читал лекцию о Рузвельте – он был президентом четыре срока. Что он сделал плохого для Америки?

Путин абсолютно легитимен. Он, кстати, мог изменить Конституцию легко (я работал в Администрации Президента в то время и знаю, о чём говорю) и убрать это ограничение (возможность избираться Президентом не более двух раз подряд). Он не стал этого делать, он пошёл на очень сложный для себя шаг: покинул пост и перешёл на пост премьер-министра на пике своей популярности и на пике своих возможностей. Это надо оценить.

И что касается «застой – не застой». Я, честно говоря, никакого застоя не вижу. Жизнь очень бурная и динамичная в России, очень беспокойная. У нас много проблем, много хлопот. Был бы застой ‒ как хорошо было бы... Отдыхали бы: попозже на работу, пораньше с работы. Но не получается как-то у нас застоя. И рады бы, но никак не дают нам. То вы не даёте своими кризисами мировыми, то свои с Кавказа, то ещё кто-нибудь. Вот не получается застоя!

Что касается вопроса о наибольших рисках. Искренне считаю, что главный фундаментальный риск России заключается в том, о чём я говорил выше. Нам надо выйти на путь инновационного развития. Если нам нужна просто такая милитаризованная страна, где главное – всех проверить, это один тренд. Если нам нужна страна, где можно творить, где можно быть свободным и создавать полезные друг для друга вещи, продукты и услуги, то это уже совсем другой стратегический выбор. Мы должны сделать всё, чтобы выйти из парадигмы военно-сырьевой державы и встать на путь постиндустриального общества, пройти этот путь и занять своё место в мировом разделении интеллектуального труда. Мы должны производить ценные технологии, которых нет у других, и сделать свою экономику умной и интеллектуальной. Вот это я считаю главным. Если мы этого не сделаем, то, лично я уверен, Россия не сохранится как страна. Я считаю, что это абсолютно экзистенциальный выбор. Это не вкусовой выбор, это вопрос существования: оно либо есть, либо его не будет, потому что будут исчерпаны все возможности для развития.

Вопрос (как переведено): Издание Financial Times. По данным соцопроса, проведённого на этой неделе аналитическим центром Юрия Левады, более половины россиян согласны с определением партии «Единая Россия» как «партии жуликов и воров». Не является ли это показателем – даже в большей степени, чем другие явления, которые мы видим за последние полтора года, – того, что политическая система, архитектором которой, как это довольно часто упоминают, Вы являетесь, больше не работает и её нужно заменить либо реформировать? Если так, то в каком виде демократии Россия нуждается сегодня?

В.Сурков: Спасибо. Система не сломана. Она не сломана, это кто-то придумал. Система, соавтором которой я имею честь быть, существует, она пережила выборы 2011 года. Это ведь работала всё та же система. У вас действительно есть ощущение, что после митинга в декабре 2011 года старая система рухнула? Нет, она победила оппозицию – это факт. Система не должна быть ликвидирована, она не должна рухнуть, она должна адаптироваться к меняющимся условиям. Система должна меняться. Изменения в системе не означают её ликвидацию.

Меняется жизнь – должна меняться и политическая система, никакого противоречия здесь вообще нет. Как раз я считаю, что в последний период, в 2011–2012 годах, главное, что показала эта система, – способность меняться. Когда она столкнулась с определёнными вызовами, увидела, что в обществе есть недовольство, причём довольно глубокое, она адаптировалась. Она наконец проявила жёсткость, долгожданную жёсткость по отношению к экстремистам. И наконец те, кто считал возможным бить полицейских, понесли заслуженное наказание. Ведь в России действительно всё это было очень странным. Если вы нарушаете закон на митинге, то это типа не нарушение закона. А почему? Потому что это выражение чувств. Выражайте чувства по закону!

У вас, когда тут немножко «пошалили» люди, что-то сожгли в Лондоне, в тюрьме до сих пор сидят многие из тех, кто это сделал. Почему у нас можно бить полицейских, бросать в них камнями? Нельзя! Система показала, что она может отвечать жёстко. В то же время система показала, что она готова быть открытой. Например, законопроект об облегчении регистрации новых партий. Многие говорили, что у нас слишком мало партий. Действительно, их было мало, тогда был период санации политического пространства, но когда эта санация была завершена, законопроект был подготовлен. Напомню, он был подготовлен до этих событий. Система уже отзывалась на ощутимые изменения в обществе. Сегодня по России практически свободная регистрация партий.

Думаю, что вопрос про значительный отрицательный рейтинг «Единой России» ‒ нормальный  вопрос. Думаю, что «Единая Россия» просто обязана существовать в конкурентной среде. Это нормально. И сейчас эта конкуренция, конечно, будет развиваться. Я уверен, например, что России полезна была бы вторая такая же большая партия, которая бы всерьёз конкурировала с «Единой Россией»; что даже, возможно, этой партии надо помочь состояться, потому что это нормальный процесс. Что там ждать, когда что-то произойдёт стихийно? Идёт нормальный процесс, который отражает эволюцию общества в той степени, в которой она состоялась, не больше и не меньше. Просто бежать впереди органических изменений в обществе (они происходят всегда, потому что общество ‒ живая структура) опасно: можно забежать слишком далеко. Отставать от общества тоже нельзя. Я уверен, что наша политическая система идёт в ногу с обществом, она является его частью, ведь все институты мы имеем в наших головах. Мы имеем в России такую политическую систему, которая отражает состояние менталитета и души российского народа.

Вопрос: Добрый день! Я задам вопрос на русском. В Англии, в частности в Лондоне, очень много русских студентов, которые учатся здесь, так много, что заместитель министра образования в октябре приезжал сюда и призывал русских студентов вернуться в Россию. Но в итоге, когда дошло до каких-то конкретных программ, вышло, что в России мы с английскими дипломами не нужны: в то же МИД гораздо больше людей набирается из МГИМО. И бизнесмены, и политики, и государство больше берут с российскими дипломами. Как российское Правительство планирует это менять? Будут ли какие-то конкретные программы, вакансии, что-то в таком духе?

И второй короткий вопрос ‒ о «ВКонтакте». Планируется ли усиление контроля над соцсетью? Недавно всякие слухи о перепродаже ходили и так далее. Такие два вопроса. Спасибо большое.

В.Сурков: Спасибо большое. «ВКонтакте» – это социальная сеть в России, кто не знает, аналог Facebook.

По поводу востребованности тех, кто учится здесь, возможности вернуться в Россию, чтобы доучиться или работать. Думаю, что мы достаточно делаем для того, чтобы творческая часть нашей учащейся здесь молодёжи, которая склонна к техническому творчеству, научному творчеству, лучшие, самые передовые, возвращались. Мне кажется, это нельзя делать жёстко ‒ надо создавать условия, привлекать. Но я могу сказать, что в Россию идёт уже довольно большой приток специалистов, не только иностранных, но и из числа тех, кто уехал, отучился и теперь возвращается, ‒ значительное количество людей, потому что условия сейчас вполне сопоставимые, а иногда даже лучше. Причём это не только зарплата, но и, что важно, например, при университетах лаборатории появились. Появилось что делать, заказ появился, то есть людям есть чем заняться в России.

Что касается в целом обычных, грубо говоря, рабочих мест, я думаю, здесь нормальная конкуренция. Мы же открытое общество. Вы же уехали сюда учиться, вы можете здесь устроиться, можете в России. Вопрос, устроитесь вы или нет – это уже вопрос вашей квалификации, вашего обаяния и потребности рынка. Мне кажется, здесь вам надо полагаться на себя. Мы же все либералы, правда? Давайте полагаться на себя.

Что касается «ВКонтакте»: мне кажется, там идут какие-то сложные процессы; врать не буду, я до конца не знаю. Я знаю Павла (П.Дуров – один из создателей социальной сети «ВКонтакте»), отношусь к нему с большим уважением. Сейчас, правда, там всякое говорят, я не хочу в этом разбираться, не хочу ничего комментировать, поскольку не знаю, что там произошло на самом деле. Но налицо, конечно, неоднозначная какая-то ситуация, связанная в том числе и с собственниками, и с новыми сделками и так далее. Уверен, что, поскольку эта сеть очень популярна в России, она сохранится в каком-либо виде, том или ином. Хотя мне кажется, что душой проекта является сам Паша. Очень рассчитываю, что всё будет здесь хорошо. «ВКонтакте» много раз критиковали за разные вещи, но то, что это очень талантливая команда, которая создала очень популярный, один из самых, наверное, популярных в России ресурсов, ‒ факт. Очень надеюсь, что так же талантливо это всё будет и дальше.

Модератор: Выражаю огромную благодарность нашему сегодняшнему спикеру. Спасибо Вам огромное, мы рады, что Вы выделили время посетить нас и ответить на вопросы.

В.Сурков: Спасибо.