Выступление А.Л.Кудрина:
Добрый день, уважаемые друзья! Мне приятно в очередной раз выступить на Финансовом форуме, организованном газетой «Ведомости». Считаю, что газета интересно и объективно отображает ход наших экономических решений, политики, дискуссии.
Хотел бы, чтобы сегодня дискуссия состоялась. Считаю, кризис ещё не преодолён. Мировая экономика находится в состоянии кризиса. Очередные его проявления известны: это сохранение опасности долгового кризиса, вопрос прохождения бюджетной консолидации ведущих стран, масштаб которой может составить для некоторых стран от 3–4% до 8% ВВП, причём это ведущие, развитые страны. Этот вопрос также остаётся открытым. Пройти этот путь нужно, иначе усилится влияние негативных моментов этих экономик на мировую экономику.
Еврозона в очередной раз испытывает тест на устойчивость, связанный с событиями в Ирландии. Это не последняя ситуация, и если говорить об уровне производства, доходах бюджета, то они не вернулись ещё на докризисный уровень и мы не можем сказать, что находимся на устойчивом тренде. Другими словами, глава Европейского центробанка Жан-Клод Трише сказал, что мы находимся перед трезвым десятилетием. Скорее всего, мы будем иметь низкие темпы роста в ближайшие годы, потому что такие кризисы, как этот, должны вызвать структурные изменения в экономике и изменения в регулировании будь то национальных, будь то мировых рынков. Поскольку сейчас мы имеем кризис глобальной экономики, поэтому и методы регулирования, которые должны быть выработаны, которые предотвратят дальнейшее расползание симптомов кризиса, ещё только вырабатываются, – и это не на один год. Но по мере успеха в решении этой задачи, которую в том числе решает «большая двадцатка», мы будем иметь возможность понять, сможем ли мы удержать мировую экономику и найти новые факторы роста.
В отношении России могу сказать, что мы находимся также в ситуации, когда ещё не преодолены ключевые диспропорции. Наша зависимость от нефти усилилась, в том смысле что доходы бюджетной системы, расходы и выполнение всех наших ведущих функций обеспечиваются больше от нефти, чем когда-либо. Это связано как с текущими ценами (достаточно высокими, которые обеспечивают наш бюджет), так и с использованием ранее накопленных нефтяных средств в виде Резервного фонда. Использование дошло до беспрецедентно высокой величины. Если даже до кризиса в 2008 году мы тратили примерно 6–7% нефтегазовых доходов на расходы бюджетной системы, то сейчас – 13–14%. Таким образом, мы тоже ещё для себя не преодолели этот дисбаланс – это очень высокая зависимость.
Если говорить о реальном секторе, то, несмотря на то, что уровень промышленности вышел на докризисный, некоторые сектора, такие как машиностроение, имеют минус 20% от докризисного. Чуть лучше, чем до кризиса, сейчас сельское хозяйство. Ещё не вышли на докризисный уровень строительство и металлургическое производство – на 8% меньше, чем до кризиса. Поэтому пока мы не можем себя чувствовать абсолютно уверенно. А самое главное – факторы, работавшие до кризиса за счёт высоких цен на нефть, притока краткосрочного капитала, сейчас не работают и не будут работать в ближайшие годы, но мы и не хотели бы на них опираться.
Самая главная опасность для России, которую уже называют, – это успокоиться после того, как мы имели такой большой резерв и смогли смягчить кризис и привыкнуть к новым уровням зависимости от нефти, и ждать того, что экономика и рост как-то будут осуществляться. Мы сохраняем такую большую зависимость, поэтому Россия не преодолела пока свои ключевые дисбалансы, в том числе они усиливаются за счёт демографических тенденций. Мы их решаем за счёт в том числе не только реструктуризации, оптимизации социальных расходов, но прежде всего пока за счёт увеличения налогов, а это дополнительная нагрузка на бизнес и дополнительное уменьшение возможностей инвестиций частного сектора. Это понятно.
Здесь мы всегда взвешиваем на весах, что сейчас важнее. И Правительство, и Президент, и парламент принимают решения, что поддержка социального сектора в виде повышения пенсии, сохранения уровня социальной защиты, достигнутого до кризиса, является необходимой. Это политический выбор, и мы считаем, что это сбалансированный выбор. Тем не менее на этот счёт продолжается дискуссия.
Позволю себе маленький экскурс. Великая депрессия как один из крупнейших кризисов привела к суммарному падению ВВП США с 1929 по 1933 год на 29%. Реально располагаемые доходы населения за эти годы упали на 28%, а безработица достигала 22%. В нынешний кризис выработанные мировой экономикой уже в последние годы инструменты позволили смягчить прежде всего социальные проблемы. Правительства сумели сохранить возможность для начала роста, который сегодня существует, то есть мы не допустили более глубокого падения ВВП. Это достигалось разными методами, прежде всего методами монетарной политики центральных банков, большими фискальными пакетами государств, наращиванием государственного долга.
Какие-то краткосрочные задачи в борьбе с кризисом решены. В целом это позитивно с точки зрения социального самочувствия, рабочих мест. Но сегодня мы ещё не знаем всех ответов на то, как мы сможем поддержать экономику, как выйти из кризиса и какими будут новые решения по регулированию мировой экономики. А вот что можно сказать уже более уверенно, так это то, что такие дисбалансы, которые сложились до этого кризиса, нельзя больше допускать. Это должно быть коллективной политикой многих стран. «Большая двадцатка» посвящает этому свою работу и принимает соответствующие ключевые документы. Решения, которые теперь принимаются всеми странами, такие как снижение уровня дефицита бюджетов к 2013 году в 2 раза по сравнению с кризисными, – это совместные коллективные решения. А в Евросоюзе даже разрабатывают санкции для стран, которые не выполнят эту задачу. Стабилизация после 2016 года уровней государственного долга – тоже решение «двадцатки». Это всё коллективные решения, которые должны снизить эти дисбалансы. Далее проблема валютных войн. Это ещё один из признаков современной ситуации и кризисного развития одновременно. Вспомните сеульские решения две недели назад о том, чтобы избегать избыточной девальвации.
Мы находимся на пути выработки решений по регулированию мировой экономики. Подготовленный за последнее время инструментарий, который стал одним из результатов кризиса, позволит в будущем сдерживать рецессии и кризис. Монетарные власти теперь, может быть, более чётко понимают границы перегрева, которые могут стать опасными. Мы понимаем, что кризис в разных секторах, финансах или экономике может перекидываться от финансового сектора к экономическому. Дисбалансы в фискальной сфере дефицитов бюджетов могут вызывать дефицит текущего счёта и дефицит платёжного баланса. Необходимы более гибкие курсы, которые смягчают дисбалансы. Всё это будет более чётко изучено и более чётко описано в ближайшие годы в виде рекомендаций для правительств.
Я начал с дисбалансов. В период этого кризиса мы испытали более глубокое падение некоторых показателей, чем отдельные страны в силу сохранения своих особенностей и рисков. Речь идёт о неразвитости институтов, неразвитости рынков, нашей большой зависимости от нефти. От примерно 5–6-процентного профицита в 2007 году при цене на нефть 70 долларов за баррель мы переходили к 5–6-процентному дефициту при цене на нефть около 70 долларов в период кризиса. Этот разрыв – фискальный, отрицательный – у нас составил 12% ВВП. Для некоторых ведущих стран он тоже был высокий. США и Великобритания получили падение около 8%, а для стран Организации экономического сотрудничества и развития в целом – примерно 2–3 %, то есть Россия сохраняет высокую зависимость от внешних факторов, от недостаточной структуры внутренней экономики. Поэтому нам нужно принимать более смелые решения в сфере структурных реформ.
Мы проводили самую агрессивную антикризисную политику. Объём нашего антикризисного пакета по методике МВФ доходил до 4,5% ВВП в 2009 году и до 5,3% в 2010 году. В США эти цифры составили 1,8 и 2,9% соответственно, то есть существенно меньше. Нам потребовались значительно большие резервы, чтобы смягчить кризис и выйти сегодня на общий тренд роста.
До кризиса мы создали Резервный фонд и это был фактор успеха, фактор того, что мы смогли пройти кризис. Евросоюз теперь создаёт стабилизационный фонд с участием МВФ. Стало популярным сегодня создавать такие фонды. Это тоже очевидный вывод из этих событий.
В очень серьёзно зависимой от нефти России мы должны вернуться к фискальным правилам, ограничивающим ненефтегазовый дефицит бюджета. До кризиса мы имели такие правила, они были строго закреплены в Бюджетном кодексе. Перед кризисом мы планировали в период переходного периода от 6% нефтегазового трансферта перейти к 3,7–4% трансферта, то есть к такому дефициту, который покрывается нефтяными доходами и заимствованиями. Перед кризисом мы исходили из среднегодовой мировой цены на нефть 50 долларов за баррель. В постоянном измерении, в постоянных ценах мы должны будем иметь не более 3,7% нефтегазового трансферта. Сегодня, напомню, он составляет 13,9%. Нам нужно снова опуститься до уровня как минимум 4,5%. Это означает, что нам нужен переходный период и мы должны вернуться к определённому уровню ненефтегазового дефицита. Думаю, что к весне на новый бюджетный цикл начиная с 2012–2014 годов мы представим такие предложения. Считаем это фактором устойчивости экономики России в ближайшие годы. Это наш урок из этого кризиса.
В материалах форума стоит вопрос, какого главного события мы ожидаем. Главное событие следующего года, имеющее прямые экономические последствия, – выборы в парламент. От того, кто туда будет выбран, с какой политической платформой и экономическими предложениями, будет зависеть, как мы будем жить в последующие годы. Есть ли другие варианты ответа? Думаю, есть. Поясню почему. Знаете, когда цена на нефть высокая, деньги лёгкие и их можно раздавать, то в общем мало имеет значения, какая у вас экономическая платформа. Вы находитесь в состоянии управляемого благосостояния. ВВП на душу растёт из-за таких цен, такой добычи, такой мировой ренты. Федеральный бюджет РФ вырос в реальном выражении более чем в 4 раза – почти в 5 раз по расходам. Соответственно, зарплаты в среднем по стране тоже вышли на высокий уровень. Их рост опережал производительность труда, то есть в этих условиях очень легко делать красивые жесты. А сейчас, когда этого не будет, надо будет выбирать.
Позволю себе ещё один экскурс в отношении того, что считать консервативной традицией Консервативной партии. Консервативная традиция возникла из защиты ценностей индивидуализма в части экономики, в части конкуренции, поддержки предпринимательства и минимизации роли государства. Когда Великая депрессия создала крупные проблемы, то Рузвельт усилил государственное регулирование. В этом его все обвиняли. Его антикризисная программа предполагала существенное усиление государственного регулирования – от рынка труда до финансового рынка. И потом лет 30–40 эта модель работала. Идеологом этой экономической политики был Джон Мейнард Кейнс, который закрепил эти подходы.
А Рейган и Тэтчер как раз изменили мировую тенденцию. Снова стали популярными приватизация, снижение налогов, уменьшение расходов и влияния государства, всемерная поддержка духа предпринимательства. Тэтчер в то время говорила, что не знает, что такое интересы государства, а знает, что такое интересы человека, интересы семьи. Она возрождала дух предпринимательства и выводила Англию из числа второсортных стран, где чиновников называли казнокрадами, где экономика не была структурирована. Она провела, по сути, революцию, сформировала современную Англию.
Сейчас мы стоим перед выбором. Хотим ли мы поддерживать консерватизм в том виде, в каком он традиционно сложился? В Европе сегодня более чем в 20 странах у власти находятся Консервативные партии, начиная от Саркози, Меркель и Берлускони. Или мы будем поддерживать консерватизм в другом, в нашем, российском, смысле? Консерваторами в период перестройки называли тех, кто был за сохранение социалистической модели. Конечно, эти термины условны, всегда надо учитывать особенности государственных, политических систем. Но дело не в этих терминах, а в том, какую мы хотим проводить политику. Когда говорят, что сегодня свободный рынок себя дискредитировал, не смог справиться с этим кризисом и теперь нужно усилить государственное регулирование, то я с этим не согласен. По данным Организации экономического сотрудничества и развития, роль государственного сектора в нашей экономике раза в четыре выше, чем в США или в Европе, – от двух до четырёх раз различие. У нас пока другая проблема – высвобождение предпринимательской инициативы, освобождение от барьеров.
У консерватизма главным принципом всегда была жёсткая, сильная правовая система, способная защитить предпринимателей, обеспечить сильный объективный арбитраж. Мы только начинаем понимать, что не нужно государству определять, что делать и как лучше распределить усилия предпринимателям, чем предпринимателям лучше заниматься. Предприниматели обеспечат прогресс и прорыв в отдельных отраслях, даже в тех, в которых государство и не предполагает заранее. Поэтому без финансовой подпитки, которая была в последние годы, нам придётся делать более жёсткий выбор. Мы в период кризиса повышаем пенсии за счёт повышения налогов, и, когда другие страны снижают расходы на оборону, включая США, мы предполагаем их увеличение. Это говорит о том, что мы не вполне следуем консервативной традиции в классическом смысле, а усиливаем роль государства. Но это выбор, это политическая ситуация, это нормально. Думаю, он будет сделан в следующем году. Извините, я время своё исчерпал, пока уходил в такой экскурс.
Спасибо!
